Много лет ношу в  себе огромное желание написать о своем любимом городе, каким я его помню, о людях, которые также любили его и  украшали своим трудом, о  комбинате «Клинволокно», с  которым еще в 20е годы прошлого века связал свою судьбу мой папа. По  сути — это история моей семьи, но и не только.

Мои родители Александр Иванович и  Евгения Петровна Грибковы по  совету старшего брата мамы, который жил и  работал в  Москве, в  конце 20х годов прошлого века переехали из  Саратовской области в Клин. Дядя Паша рассказал им, что здесь строится новый комбинат, где нужны молодые рабочие руки. Переезд был недолгим, устроились в деревне Майданово. Неподалеку поднималась одна из  самых известных строек первой пятилетки. Возведение комбината началось в  1923  году, а  2  марта 1931  года предприятие вошло в число действующих.

В трудовой книжке папы написано, что 29  августа 1929  года он был принят в  «Текстильстрой» слесарем, имея к  этому моменту трудовой стаж 2  года. Книжка выдана на  тогда еще строящейся фабрике «Клинволокно». Там  же были и  первые ступени папиной «карьеры» — в  январе 1932 года его назначили бригадиром в отделе отопления и вентиляции, с марта 1934го — бригадиром в отделе водоснабжения…

Трудовые будни не остановила даже война. На фронт папу не отпустили, так как еще в 1930 году Клинским военкоматом он был признан негодным к  военной службе по зрению. А 30 сентября 41го родилась я.

Родителям было, конечно, не до семейного праздника. Немецкие войска уже подходили к  Москве. Однажды, во  время бомбежки, осколок вражеской авиабомбы оставил отметину на  лице моего отца, возвращавшегося с  работы. К  счастью, ранение оказалось не серьезным. Но мама очень испугалась, когда он пришел домой, перепачканный кровью…

Началась эвакуация предприятий, и  15  октября папа был откомандирован в  Кустанай — сопровождать оборудование фабрики «Клинволокно» и  организовывать производство в  тылу. Позже мама рассказывала, как я  спала прямо на фабричных станках в товарном вагоне, как эшелон обстреляли фашистские «стервятники», продырявив стены теплушек. Так что жизнь моя началась с  переездов, и было в ней их много.

В ноябре папа приступил к  строительству завода в  Кустанае. Мама работала прачкой, стирая скатерти для столовых. Конечно, все вручную. Ей выдавали каустик, немного мыла, и — за дело… С питанием было очень плохо, из-за этого у  мамы не хватало молока. Она рассказывала, что пережевывала кусочек хлеба и  подкармливала меня, грудного ребенка, такой «кашицей». Обстирывала она и  соседей, которые изредка давали ей что-нибудь съестное. Один раз это был помидор — невиданная для нашей семьи роскошь.

Тем временем фашисты под Москвой получили свой первый урок. Клин недолго находился под оккупантами, и  уже 26  марта 1942  года папа был вызван сюда для работы по  восстановлению завода. Вскоре вернулись и  мы с  мамой. В семейном архиве вместе с фотографиями сохранился ордер — №  94  от  10  ноября 1942  года. Нашей семье была предоставлена комната в  коммуналке — в  квартире № 68 на третьем этаже дома № 7 в поселке Майданово. Этот дом стоит и сейчас!

Удивительно, как это получалось, но  в  те тяжелые военные годы все делалось очень быстро, люди трудились с  полной самоотдачей. Недоедали, недосыпали, но  перевыполняли план вдвое и втрое, работая за тех, кто ушел на фронт. Уже 1  марта 1944  года папа был назначен начальником цеха отопления и  вентиляции восстановленного завода.

В самом конце войны папа получил документы и  форму майора-инженера и  был откомандирован в  Кенигсберг (ныне — Калининград) в  составе группы опытных техников для осмотра и возможного вывоза оборудования с  немецких предприятий. Из той поездки, кроме оборудования для комбината, папа привез мне куриное яичко. Вся детвора сбежалась посмотреть на  эту невидаль — своей домашней птицы ни у кого не было…

К маю 45го мне было неполных 4 года, поэтому от войны мне на всю жизнь запомнились только несколько эпизодов, которые отпечатались в детском сознании. В конце сороковых во  многих городах страны пленные немцы работали на  стройках — восстанавливали то, что недавно разрушили. Были такие работники и  в  Клину. Один из них как-то увидел меня на улице, вежливо поздоровался, достал потертую фотографию и  на  ломаном русском объяснил, что я  очень похожа на  его дочь, просил посмотреть самой, убедиться. Я  как-то бочком-бочком обошла его и  заторопилась домой. Через пару дней я  услышала дома, как кто-то пришел, и  мама его строго отчитывает. Вышла в  коридор. Оказалось, этот немец принес какой-то нарядный сверток, показывает на  меня, говорит «подарок». Мама его выставила, но  сверток взяла. Осторожно развернула бумагу, а там — аккуратно сделанные своими руками игрушечные качели для куклы. Немец-то думал, что у меня, как и  у  его дочки в  Германии, наверняка есть кукла. Хотя бы одна. Кто бы ему объяснил тогда, что под бомбежками в  товарном вагоне с куклами не уезжают. Не до кукол было все эти годы.

А второе эхо войны — это совсем не игрушечный немецкий танк. Мрачная подбитая громадина несколько лет стояла в  поле за  Майдановским парком, и  мальчишки хвастались друг другу и  девочкам, как они лазали внутрь фашистской машины. А  зимой, когда мы, школьники, на уроках физкультуры ходили на лыжах, черный силуэт танка, присыпанный местами снегом, был виден с  лыжни. И  было в  нем что-то зловещее. Мертвое, но  злое. Пока однажды не увезли ржавеющий остов на переплавку…

В Майданово я  выросла и  окончила школу №  5  в  1958м. В  том  же году папа вступил во  Всесоюзное общество изобретателей и  рационализаторов. Это был совсем не праздный интерес. Предприятие выпускало искусственный шелк, капроновое штапельное волокно непрерывным способом. То есть люди трудились здесь круглосуточно. И  оборудование, за  которое отвечал папа, всегда должно было быть в  порядке. В  трудовой книжке отца значатся более двадцати его рационализаторских предложений, внедренных в  производство! Одним из  первых на  комбинате он был награжден значком «Отличник социалистического соревнования легкой промышленности СССР». Сохранился и его значок «Ударник коммунистического труда». Об  отце писала многотиражка предприятия.

Могу с  гордостью сказать, что мой отец был очень одаренный человек. К нему точно относится крылатая фраза «талантливые люди талантливы во  всем». До  сих пор я писала только о его работе в инженерно-технической сфере, но  это далеко не все. Папа был музыкантом и  художником-самоучкой, умел замечательно играть на  скрипке, мандолине, домре, гитаре, балалайке и  фортепиано. С  его занятостью на  основной работе было просто невозможно понять, как ему удается с  такой легкостью менять тяжелые инструменты механика на… струнные. И все делать с одинаковым мастерством!

Конечно, вспоминая свое детство, папа рассказывал, как в  селе Нарышкино Саратовской губернии он бегал к  живущему на  окраине дядьке — обладателю балалайки, и  упорно просил его: «Научи играть»! Но как эти уроки помогли освоить пианино, для меня, преподавателя музыкальной школы по  этому инструменту с 52летним стажем, и сейчас удивительно.

Сохранилась справка 1938  года от ВЦСПС о том, что Александр Иванович Грибков прослушал двухмесячные курсы по  повышению квалификации руководителей оркестров народных инструментов при Центральном доме художественной самодеятельности: «Общий курс учебной программы усвоил на  «хорошо». Зав. курсами Румянцев, Директор ЦДХС Направник».

В послевоенные годы «вторая профессия» папы заработала в  полную силу. Он собрал оркестр из  «трудных» клинских мальчишек. В основном из тех, у кого отцы погибли на  войне. Комбинат обеспечил ребят инструментами. Папа обучил их нотной грамоте. Я  в  то  время училась в  музыкальной школе и  по  просьбе отца переписывала в нотные тетради партии для домры, балалайки. Десятки раз этот коллектив выступал в  нашем клубе. Смешно и  трогательно выглядели эти худые мальчики в  отглаженных белых рубашках, до блеска начищенных ботинках. Они старательно играли перед доброжелательной публикой и  были по-настоящему горды тем, что уже в  детстве познакомились с музыкальным искусством.

Кстати, играл в  том оркестре и  Женя Минаев — в  будущем чемпион мира и  Олимпийских игр в  Риме по  тяжелой атлетике. Уже после своей олимпийской победы он однажды пришел к нам домой и поблагодарил отца за обучение и воспитание. Были подобные примеры и  позже. В 70-х годах прошлого века мой старший сын, отдыхая в  Клину на  каникулах, был свидетелем того, как к его дедушке пришел взрослый мужчина, как оказалось, в  далеком  прошлом — один из  воспитанников его оркестра, и  сказал: «Александр Иванович, если  б не вы, не знаю, по  какой  бы дорожке пошла моя жизнь. Спасибо, что сделали из меня человека».

Несколько лет папа работал директором Майдановского клуба, который был на  балансе комбината. Поселок тогда буквально ожил. В  нашем клубе и  на  небольшой танцплощадке в  парке выступал Ансамбль песни и  пляски под руководством Александрова, московские артисты балета представляли «Лебединое озеро», проходил концерт Людмилы Гурченко. А  однажды папа организовал для клинских шахматистов сеанс одновременной игры с  гроссмейстером Михаилом Ботвинником. Сеанс шел прямо в  Майдановском парке, около клуба, где тогда стояли шахматные столы и  скамейки. Кстати, там  же всегда лежали свежие газеты и журналы для отдыхающих. Необычно для наших дней… Ведь времена были непростые, большинство людей жили очень скромно, но  даже на  такую «мелочь», как культурный досуг, деньги у страны находились.

Приняв должность директора клуба, папа летом 1956  или 57  года организовал отвод воды из  паркового пруда, и  сам, вместе со  своими мальчишками, провел очистку дна от всякого мусора. Ведь тогда пруд был довольно глубоким. Работала лодочная станция, и клинчане с огромным удовольствием приезжали поплавать на  весельных лодках вокруг живописных островков, под изящными мостами.

Уже в те годы в парке работали аттракционы: карусели, качели-лодочки. Летом по  воскресеньям в  беседках в  разных частях парка играли три оркестра. Духовым руководил Борис Андреевич Базилев, оркестром народных инструментов — мой отец. А эстрадный оркестр играл на  маленькой сцене танцевальной площадки. Руководил им, представьте, учитель труда из нашей 5й школы. К сожалению, не помню его имени. На эту танцевальную площадку приходили и  молодые девушки, работавшие на  комбинате. Наверное, нынешним их сверстницам будет трудно себе представить, сколько жизненной энергии было в девчонках 50-х и  60-х, которые по  вечерам собирались в  этом парке, чтобы успеть потанцевать перед ночной сменой… В  клубе действовало также несколько творческих кружков, где занимались дети работников комбината «Химволокно». Концерты и конкурсы своих талантов были обычным делом.

В те  же послевоенные годы комбинат активно вел строительство общежитий для прибывающей сюда на  работу молодежи, детских садов и яслей, пионерских лагерей, своего жилищного фонда. Даже отстроил на берегу Черного моря, в Анапе, для своих рабочих и инженеров Дом отдыха. В 62м на  предприятии побывали с  визитом Н. С. Хрущев  и  А. Н. Косыгин,  которым показали, как внедряются новые агрегаты по производству химволокна.

На пороге 60х папе дали от  комбината отдельную двухкомнатную квартиру. К тому времени он проработал на предприятии уже три десятка лет. Тот дом на пересечении улиц Гагарина и Спортивной стоит и поныне.

С тех пор пронеслось более полувека. Уже много раз я приезжала в родной Клин как гость издалека. Всегда проведывала и  Майданово. Многое там изменилось не к лучшему. Но клуб по-прежнему работает, на стенде всегда свежие афиши.

Как выяснилось, сегодня уже мало кто знает, что здание клуба — это перестройка на фундаменте дома, где когда-то снимал комнаты великий Чайковский. Человек, который сделал город Клин известным всему культурному миру. И, конечно, в  доме том стоял рояль. Сам дом почти полностью сгорел после революции, а  рояль вместе с  немногими другими вещами удалось спасти. Когда был построен клуб, то  старинный музыкальный инструмент пришелся к месту. Возможно, он и  сейчас там. По  крайней мере, в  1977-м, окончив музыкальную школу, мой старший сын исполнил на  нем свою концертную выпускную программу для дедушки…

Когда я  поступила в  музыкальную школу, а  своего пианино у  нас не было, то по просьбе папы мне разрешили заниматься в  клубе, разучивать пьесы на  клавишах, которые помнили прикосновение рук Петра Ильича Чайковского. Правда, узнала я  об  этом много позже. В  книге «Чехов и  Чайковский» я  увидела рисунок брата композитора — Модеста Ильича «Комната Чайковского в  Майданове». И… увидела старинный рояль своих школьных лет. У  него был именно такой, как на  рисунке, тонкий резной пюпитр. Значит, не случайно тогда, по-детски, я чувствовала в нем какое-то волшебство. Рояль стоял на  сцене. В  зале — никого. Только музыка, которая звучала здесь так же и столетие назад…

Вера ГРИБКОВА,

Клин — Санкт-Петербург